Но Глумов только качал головой:

– Мне не нужен такой опыт! Преступник, он и ведет себя как преступник. А милиционер должен вести себя как милиционер – как представитель государства!

– Ну, а Катя твоя что думает по этому поводу? – встрял Лобов.

– Не знаю. Мы с ней поругались.

– Ну, вот видишь, это показатель того, прав ты или не прав.

– Мне все равно, – уперто говорил стажер, глядя в стену. – Просто я помню рассказы соседа, дяди Вани. Он работал когда-то в милиции. А потом его подставили… Он делал, что говорили, и все были за него, хлопали по плечу, наливали, угощали, на словах оправдывали, говорили, что все обойдется… Только не обошлось: полетел он белым лебедем в Нижний Тагил и оттрубил там восемь лет. Он и меня предупреждал, что меня тоже подставят. Я, честно говоря, не верил. А теперь вижу, что очень даже просто. Еще даже не успел стажировку закончить и аттестоваться, а уже впереди решетка замаячила. Так что, извините, дальше уже без меня…

– Ну, ты понимаешь, что предаешь нас? – спросил Лобов.

– Почему предаю? Предают – это когда поступают против правды, закона, морали. А я что плохого делаю? Говорю о правильности закона и хочу его выполнять. Этому меня в Вышке учили, и вы на совещаниях об этом говорите… Какое же это предательство?

– Ни один предатель не признается в том, что он предатель, – печально сказал Рудков. – Люди всегда ищут себе оправдание и успешно его находят. Но это не значит, что они все белые и пушистые. Ты думаешь, Серп не оправдывает себя? Еще как! И думаешь, он забудет, что его братца застрелили? Нет, не забудет! Может, подошлет кого-то ко мне из-за решетки, но это вряд ли – не тот у него авторитет, да и нет денег, чтобы проплатить заказ. Но когда он выйдет, ко мне придет за расчетом, это точно! Если, конечно, выйдет – за ним ведь длинный хвост тянется… По Николаевым срок получит, а мы будем другие дела раскручивать. На нем и убийства наверняка висят: докажем – получит вышак и пойдет туда, на встречу со своим братом…

Подполковник показал пальцем в пол.

– А если не докажем, то лет через пятнадцать, или чуть раньше, он постучится ко мне в дверь… А мне, если доживу, набежит под шестьдесят годков, и я буду обычным гражданином без оружия и государственной защиты. И ты думаешь, кроме Серпа нет охотников, спросить со старого опера?!

– То, что вы говорите, подтверждает правильность моего решения, – сказал Глумов и, хлопнув дверью, вышел.

– Видишь как? – взглянул Рутков на капитана. – А ты ведь как был у меня хорошим стажером, так и стал правильным опером! Ну, что делать, люди есть разные!

Он размашисто подписал рапорт, да так, что чуть не порвал бумагу.

Часть четвертая

Время собирать камни…

Глава 1

Время фарта

После осмотров, вскрытия и экспертиз тело застреленного ментами Молотка наконец выдали братве. Пышно похоронить правильного, геройски погибшего пацана – обязанность любой группировки. Даже если пацан жил в общаге или в убитой съемной однушке, он должен получить посмертное уважение, публичное признание своих заслуг, памятник из черного мрамора в полный рост по цене нормальной новой квартиры и поминальный пир, какого не видел на всех своих прошедших Днях Рождения. Можно сказать, что умирает он достойней и богаче, чем жил. А иначе нельзя: моральный дух братвы будет подорван, и вся «пехота» разбежится.

Но группировка Голована была малочисленной и сборной: Савелий Клинок из Москвы, Хваленый и Банкир из Подмосковья, сам Голован из Ростова, Барик из Саратова, а остальные и вовсе из всяких мухосрансков. Да и осталось их – живых да на воле – всего двенадцать человек. Поэтому похоронили бы Молотка тихо и скромно, без особых понтов, если бы не Крот и не давние события, которым он явился очевидцем. А именно: в 1961 году на хате у Карлуши были убиты Смотрящий по Стрельне Миша Чех и с ним еще четыре пацана, а стоящий на стрёме Крот сумел сбежать. И все уже об этом забыли, но дело в том, что вот сейчас-то Крота дернули именно по тому, старому делу. И кололи его на Голована да на Серпа с Молотком. И когда он их сдал, выпустили, как и обещали.

И хотя опера Крота не обманули, но стрельнецкая братва насторожилась: если тебя менты взяли, то чего они тебя ни с того ни с сего выпустили? Сказать честно, что сдал голованских, которые ходили во врагах, – это не вариант. Блатной не должен никого сдавать, да и вообще иметь дело с мусорами – это западло! И Крот придумал номер, который через много лет будет называться «тухлое яйцо», непереносимая вонь которого забивает предыдущие неприятные запахи и переключает сознание уже на борьбу с новой напастью. Он, конечно, не знал хитроумных социологических приемов, но понял, что надо запустить «чернуху», которая собьет братву с глупых мыслей и переведет внимание всех на другие рельсы.

Старательно морща лоб, Крот рассказал, что в камере слышал базар, будто Голован в городе давно беспредельничает, местных авторитетов не признает, чужие территории внаглую захватывает и им многие недовольны. А вот сейчас одного из его парней застрелили. А раз так, то Голован, со всей своей бандой, его хоронить будет. И тут можно будет поквитаться с ними за Мишу Чеха. Мало ли, что с той поры уже тринадцать лет прошло: кровь товарищей не высыхает, пока ее такой же кровью не смоют… А вписываться за него никто не станет, наоборот – все обрадуются. Да и определить – чья это работа будет сложно: желающих полон город!

Крот сказал, братва его выслушала. И даже если в душе кому-то не хотелось начинать войну за старые дела, пропустить его слова мимо ушей было нельзя. Раз вслух сказано – надо хоть какой-то ответ давать. А ответ тут мог быть только один. И порешили стрельненские, что похороны бойца Голована они превратят в похороны всей группировки!

Любая информация, даже с самыми секретными грифами, имеет тенденцию к утечке. Парадокс, но чем выше гриф, тем эта тенденция сильнее, ибо секретные данные дороже и тем больше желающих их добыть, и тем изощреннее методы, которые для этого применяют. При трех нулях на обложке информация приобретает сверхтекучесть жидкого гелия, который просачивается через самые узкие щели и капилляры. Даже в специальных государственных службах, где действует строгая дисциплина и рты сотрудников запечатывают многочисленные подписки, а документы хранятся в надежных сейфах, и то случаются утечки. Что же говорить о беспечных и отвязных блатняках, которые вообще никаких правил не соблюдают, кроме тех, за нарушение которых грозит неминуемая смерть… Да и их нарушают по-пьянке или из принципа!

По каким каналам утекла информация со стрельненской сходки – сказать трудно. Только через несколько дней Коробейник пришел к Графу и рассказал, что Голован сильно ослабел: самые грозные его «гладиаторы» вышли из игры – Молотка убили, а Серп надолго устроился в «Кресты». Еще несколько пацанов уехали из города, некоторые залегли на дно.

– Так что он сейчас, как голый! – торжественно объявил Коробейник.

Юздовский задумался, потом резко встряхнул головой и сказал то, чего Коробейник и ждал:

– Слушай, раз расклады так круто изменились… Сейчас можно Голована под шум волны и грохнуть!

Коробейник почесал затылок:

– Пожалуй, можно…

– Ну, так имей в виду – за мной не заржавеет…

– Хорошо, – кивнул Коробейник. – Я подумаю, как это обставить…

– Подумай! Только принесешь мне доказательство!

– Голову хочешь? Или руку отрубить? Можно, конечно. Только запачкаю все вокруг…

– А ты мне его перстень принеси, – как можно равнодушней предложил Граф. – Он маленький, чистый. Положил в карман – и готово!

– Ладно, подумаю!

Голован тоже обдумывал, как провести траурные мероприятия. Мелькнула даже мысль организовать похороны в Москве. Но и в столице у Молотка не было ни родственников, ни друзей. Да и у самого Голована позиции в Москве утрачены. Значит, надо обходиться тем, что есть, и хоронить героического бойца там, где он погиб. Но где взять пышную процессию скорбящих, колонну гудящих клаксонами автомобилей, сотни венков с надписями: «Молотку от ростовской братвы», «Настоящему пацану Молотку от блатных Одессы» и т. д. и т. п.? Дело усугублялось еще и тем, что единомышленников и дружеских группировок у Голована в Питере не было, как и у всех беспредельщиков. Но кореша по Союзу были.